Почему попытки либеральной интеллигенции выступить на стороне ЛГБТ в борьбе против государственной гомофобии ее только усугубляют?
«Еще недавно казалось, что советские условия безвозвратно ушли в прошлое и мало кому интересны. Но сейчас наше общество все больше напоминает мне ту страну».
И. Кон, «80 лет одиночества»
На прошлой неделе Леонид Бершидский опубликовал на портале Сноб статью под названием . На этом фоне меркнет и , и выступления за права ЛГБТ «стопроцентных» (по их словам) натуралов, настойчиво предъявляющих это свойство в начале разговора вокруг думского закона и шире – гомофобии всего общества.
Я не обесцениваю их правозащитный пафос, я просто не вижу в нем смысла. Люди, не пожелавшие промолчать, но активно использующие формулу «я не гей/лесбиянка, НО» не помогают борьбе против гомофобии, потому что в основе их высказывания лежит старый добрый принцип понимания любой не-гетеро сексуальности как отклонения, пусть даже и в рамках нормы.
Дискурс «отклонения» превалировал в начале и середине XX века, когда сексуальность определялась совокупностью биологических факторов, и его модель была доминантной не только среди ученых, но и в обществе в целом. С тех пор ситуация изменилась (в статье Бершидского подробно об этом написано); апелляция к этой модели, по большому счету, мало чем отличается от примитивной воинствующей гомофобии, потому что обе схемы оперируют ярлыками, которые навешиваются на меньшинство в зависимости от разных внешних факторов. В обоих случаях опасность быть записанными в запретную группу и пострадать от этого одинакова.
Самый очевидный пример такой стратегии и ее минусов – в свежем номере журнала New Times, посвященному ситуации вокруг думского законопроекта. Собственно, это «посвящение» исчерпывается двумя текстами: текстом Улицкой и прямой речью подростка, который в своем дневнике пишет о гендерной тревоге.
Важно отметить, что это не колонка, а именно развернутый текст, который, скорее всего, был заказан Улицкой по двум причинам.
Во-первых, Улицкая – не просто писательница, но и либеральная икона, а в современном российском либеральном поле принято по всем острым вопросам обращаться за мудростью к центральным фигурам, даже если область их профессиональных знаний выходит за рамки разговора.
Во-вторых, по образованию она биолог – и это ненавязчивая, но яркая деталь, поясняющая, в каком ключе ЛГБТ-проблематику воспринимают московские либеральные СМИ. Правильно, в том же ключе, что и их коллеги начала XX века. В пандан к этому на сайте The New Times, в абзаце, описывающем заглавную тему нового номера, ссылка на статью Людмилы Улицкой называется так: «Что о природе гомосексуализма думают ученые».
Но все-таки глупо было бы отрицать очевидное: Людмила Улицкая не может ни написать толковой статьи о ЛГБТ-правозащите, ни даже просто привести ее основные тезисы.
Улицкая не сочла нужным предпринять необременительный ресерч в интернете или заглянуть в пару книг по теме, доступных в сети. Она построила свой текст на совершенно других основаниях – на собственных представлениях о некой сермяжной правде об отношениях между полами, приправленных ханжескими и стереотипными суждениями.
Самое удивительное, что словоупотребление в ее статье ничем не отличается от депутатской речи, сплошные «гомосексуализм», «гомосексуалисты», «особый пол». Мы успеваем узнать, что сын одной знакомой Улицкой любил перетряхивать мамину сумочку и «догадайтесь, кем он стал, когда вырос«, а также получаем не самые необходимые сведения об ее личной антипатии к ЛГБТ – «должна признаться, что я не люблю гей-культуры«. Исповедальная манера повествования логически заканчивается признанием: «Я не принадлежу к гей-сообществу, никогда не испытывала никакого влечения к женщинам, я замужняя женщина и мать двух детей«.
Но это еще не все. Уже в самом конце текста, полного презрения к ЛГБТ-людям, Улицкая изящно намекает на то, почему гомосексуальность в ее мире – не более, чем псевдо-правозащитная статья в журнал New Times. «Как бы меня ни пропагандировали стать лесбиянкой, ею не стану, потому что природа моя иная. Но я также не стану коммунисткой, фашисткой, футбольным фанатом. Не позволит, простите, культурный уровень«.
Помимо медикализации гомосексуального дискурса, Улицкая демонстрирует черту, присущую исключительно российской интеллигенции, для которой гендерные диссиденты всегда были чужаками: собственно, они и диссидентами в ее понимании не являлись. Замечательную статью на эту тему – на тему демонизации однополых отношений в лагерной мемуаристике – написала историк Ади Кунцман: «Омерзительные существа»: сексуальная политика отвращения в мемуарах узников ГУЛАГа (в книге Российская империя чувств: подходе к культурной истории эмоций. М., 2010)
Итак, в чем здесь правозащита?
Кроме безусловного факта признания существования «гомосексуалистов», а также «женщин», для которых не находится отдельного термина, но которые противопоставляются нормативной замужней женщине-матери, в статье нет антигомофобной идеи. Зато там есть классовое трение, точнее, классовая иерархия, которая легко воссоздается приравниванием фашистки и коммунистки к футбольной фанатке, которой Улицкая никогда не станет, потому что «не позволит, простите, культурный уровень«.
Кунцман в своей статье говорит о присущей российской интеллигенции стыдливости в отношении женской и особенно ненормативной сексуальности, воспринимаемой как «порочная», со ссылкой на воспоминания Майи Улановской. Описывая лесбийские связи в лагере, Улановская замечает, что «в интеллигентной среде все было скрыто, завуалировано, двусмысленно» (Н. и М. Улановские. История одной семьи. СПб., 2003. С. 250).
Отношения между женщинами-узницами лагерей гораздо слабее отражены в гулаговской мемуарной прозе, нежели мужской мир. Но те единичные свидетельства, которыми мы обладаем, рисуют далекую от официальной картину - женщины из разных социальных слоев находили общий язык, перенося свои лагерные связи в условно свободный мир за колючей проволкой, растворяясь среди нормативной советской семьи, превращаясь в невидимые призраки.
Ненормативная сексуальность вместе с рядом других понятий (доносительство, воровство и т.д.) формировали значимые внутренние границы морального человеческого поведения, которые отличали политических заключенных от уголовников. Так, для Евгении Гинзбург немыслимым фактом являлась интимная связь между образованной женщиной и вором, свидетельницей которой она стала. Эти отношения автоматически выкидывали женщину-врача из касты «политических».
Улицкая, кажется, по инерции применяет ту же оптику, пытаясь написать правозащитную по отношению к ЛГБТ статью. Но получается взгляд сверху вниз, исполненный непонимания и нежелания признавать равноправие между Замужней Женщиной-Матерью и той, для кого в словаре писательницы-интеллигенки нет определения. Отсюда и биологический детерминизм, и легкость в описании себя и себе подобных, «нормальных», сиречь культурных членов общества. В этот синонимичный ряд «не фашистка, не коммунистка, не фанатка футбола» в тексте не буквально, но логически вписывается «и не лесбиянка».
Вряд ли такой подход к ЛГБТ проблематике знаменитой писательницы ободрит ее соседа по публикации. В отличие от книг Улицкой, мемуары Сергея Хазова пока не изданы; до сих пор издательства отказывались брать книгу, попавшую в престижный список претендентов на «Русскую премию», по своим внутренним соображениям, но вскоре, возможно, они не смогут принять ее к публикации по закону.
С такой защитой, какую предоставляет либеральная интеллигенция ЛГБТ, пропасть между изгойнической гомосексуальностью и нормативной гетеросексуальностью в искусстве, задрапированная под «культурный уровень», только увеличится. Мы имеем дело с тотальной подменой понятий, подобно тому, как писатель выдается за ученого, биологический детерминизм – за объяснение и оправдание маргинального положения ЛГБТ, а классизм преподносится как правозащитная практика.
