Эта статья неожиданно для меня самой получилась очень длинной. Поэтому мне хочется вначале коротко обобщить: это статья о радикальном феминизме как политике и о «радикальном феминизме» как штампе и как маске, под которой прячутся психологическое насилие и контроль. Она адресована в первую очередь тем женщинам, которые занимаются феминистским активизмом, и, шире, тем, кто принадлежит к феминистскому сообществу.
Это популярное выражение — «радикальный феминизм» — употребляется очень по-разному. Как будто бы существует много разных радикальных феминизмов. Это, конечно, естественный этап: пока движение еще не совсем сформировалось или не стало достаточно мощным, заимствованный из-за рубежа термин есть, а наполнения, укорененного в социальной реальности, пока нет. То же самое еще недавно происходило (и отчасти продолжает происходить) с самим словом «феминизм» — например, далекие от движения и существующего вокруг него сообщества люди ругают «феминисток», которые требуют от мужчин полного материального обеспечения и дорогих подарков. Видимо, понимая «феминистку» как «женщину, которая чего-то требует».
Я не буду спорить, что феминизмов бывает много. Но если уж мы берем более узкий термин — «радикальный феминизм», — мне лично кажется нецелесообразным называть им сразу несколько явлений, особенно когда для них есть другие, более точные термины. Конечно, у меня нет намерения навязывать свое понимание, как нет и не может быть власти это сделать. Здесь я хочу просто изложить свою точку зрения, а дальше мне остается надеяться, что она покажется убедительной не только мне и постепенно повлияет на словоупотребление. И безусловно, на самом деле меня волнует даже не словоупотребление, а политика, которая за ним стоит. Очистить и реабилитировать термин мне хочется для того, чтобы привлечь внимание, с одной стороны, к определенной системе взглядов и практик, а с другой — к тем по сути консервативным практикам, которые, на мой взгляд, дискредитируют и сам термин.
Прежде всего, я не вижу смысла привязывать термин «радикальный феминизм» к одному ограниченному периоду истории. Особенно учитывая, что это чужая история. В первую очередь, женского движения в США. Мне, честно говоря, не нравится, когда к российскому или постсоветскому контексту применяют понятия «первой», «второй», «третьей» «волн» феминизма. Каюсь, я очень мало знаю даже о европейских женских движениях, не говоря уже о Латинской Америке, Азии и Африке — но могу предположить, что к ним штатовская периодизация тоже не так уж хорошо подходит.
Но более того, даже в США есть традиция более широкого употребления термина «радикальный феминизм», которое не ограничивается 1960-ми и протестом белых женщин среднего класса. Например, белл хукс — основоположница черного феминизма и теорий пересечения дискриминаций — пишет о радикальном феминизме именно применительно к той части движения, к которой принадлежит она сама. Она противопоставляет радикальный феминизм и вообще радикальную политику — то есть политику, направленную на коренное переустройство общества, на освобождение его от иерархий, — либеральному феминизму и либеральной политике, которая подразумевает борьбу отдельных групп за улучшение своего положения в рамках существующих иерархий. белл хукс писала о пересечении гендера, расы и класса. Время от времени упоминала сексуальную ориентацию. Другие авторки добавили к этому перечню инвалидность и возраст. Список можно продолжать.
Мне с моим левацким бэкграундом такое противопоставление «либерального» и «радикального» у белл хукс сначала показалось странным, потому что я привыкла ассоциировать либерализм с идеями рыночной экономики и классовой системы и с этой точки зрения противопоставлять либеральный феминизм социалистическому и/или марксистскому. Сейчас я думаю, что социалистический феминизм вполне может быть либеральным — постольку, поскольку он будет подчинять вопрос прав женщин «общечеловеческой» (=мужской) революции и игнорировать иерархии по признаку возраста, инвалидности, цисгендерности и так далее. Я думаю, что модель белл хукс концептуально гораздо последовательнее, а политически гораздо левее (читай: радикальнее), чем модель «либеральный vs. левый», которой оперируют мужчины-леваки.
Итак, когда я говорю, что я радикальная феминистка, я имею в виду, что я стою на позициях стремлюсь к радикальному сопротивлению всем видам иерархий. Я зачеркнула слова «стою на позициях», потому что речь идет не о чем-то статичном, а о долгой внутренней работе по переосмыслению своих и чужих привилегий и уязвимостей и по преодолению соответствующих шаблонов поведения.
Поэтому я, например, выступаю против того, чтобы называть радикальным эссенциалистский феминизм — то есть такой, который апеллирует к особой женской природе, отличной от мужской, и вытекающим из нее специфическим женским ценностям. Потому что эссенциализм исключает трансгендеров — а это предельно уязвимая социальная группа, чья борьба имеет непосредственное отношение к борьбе за права женщин. И кроме того, эссенциалистский феминизм, по крайней мере в том виде, в каком я с ним сталкивалась в России, не подразумевает анализа и критики иерархий, что выливается в систематическое подавление и прямое насилие, например, по признаку возраста.
И поэтому же я не готова соглашаться с самоназванием «радикальная феминистка», исходящим от женщин, которые используют насильственные практики в отношении других женщин, стремясь установить над ними власть, и не пытаются эти свои стратегии рефлексировать.
Наше общество целиком построено на контроле и подчинении, а значит, на насилии. И конечно, власть и насилие осуществляют не только мужчины над женщинами, но и одни женщины над другими, используя свои разнообразные привилегии и ресурсы. Никто от этого не свободен. И конечно, назвать себя феминисткой — это не какое-то волшебное заклинание, мгновенно освобождающее от въевшихся в мозг каждой из нас паразитических насильственных матриц. Единственный путь к освобождению от них лежит через долгое и болезненное осознание, анализ и проговаривание.
Я вижу две стратегии, при помощи которых женщины в феминистской среде (и не только в ней) осуществляют контроль над другими женщинами. Первая — это использование маскулинных тактик, создание образа «сильной» женщины. Это значит не говорить о своих уязвимостях и вообще скрывать информацию о себе, с другими женщинами общаться свысока, покровительственным или подчеркнуто резким тоном, говорить намеренно сложно и непонятно, и так далее. Такие женщины могут производить впечатление харизматичных и непримиримых, выступать с резкой критикой системы — здесь и пригождается звание «радикальной феминистки». Они охотно выслушают я-высказывания других женщин, говорящих о своей уязвимости, потому что свою уязвимость они скрывают и за счет этого автоматически возвышаются над своими собеседницами. Они собирают вокруг себя кружок поклонниц, которые должны регулярно свидетельствовать им свою верность. Если же кто-то из этих поклонниц начинает сопротивляться или если рядом с ними появляется женщина, которая отказывается признавать их власть, они могут развязать настоящую травлю. Жертве в этом случае приходится очень тяжело — потому что осознать, что насилие осуществляет именно та, которая постоянно высказывается как ярая противница насилия, сложно вдвойне. В такой ситуации, может быть, больше, чем в какой-либо другой, легко почувствовать, что начинаешь сходить с ума. И конечно, никто из окружения такой «радикальной феминистки» ее жертве не поверит.
Вторая стратегия — противоположная. Это игра в Золушку: много, подробно и эмоционально говорить о своих уязвимостях и отсутствии привилегий, но никогда не признавать собственного насильственного поведения. Использование этой стратегии связано с амплуа Робкой Сестрицы, как его описывает Джоанна Расс. Это пассивно-агрессивная стратегия, направленная на то, чтобы контролировать других женщин через их чувство вины — представляя себя наиболее обделенной и беззащитной. Из этого следует, что другим женщинам приписывается больше привилегий и ресурсов, чем у них есть в действительности. В отличие от «сильной женщины», «Золушка» не позволяет другим женщинам говорить об их уязвимостях и отрицают их, стремясь сохранить статус максимально уязвимой за собой. Точно так же она отрицает свои привилегии и ресурсы. В ситуации насилия позиция «Золушки» может использоваться для так называемой игры в жертву — когда агрессор «переворачивает роли», утверждая, что является жертвой, а свою жертву обвиняя в агрессии.
Некоторые женщины предпочитают одну из стратегий, некоторые комбинируют их — например в конфликте или споре начинают с «сильной» позиции, а сталкиваясь с жестким отпором оппонентки, занимают позицию «Золушки».
Я знаю, что мое описание выглядит малоприятно. В то же время я не хочу демонизировать женщин, которые так поступают. Я думаю, что все мы в те или иные моменты своей жизни использовали или используем ту или иную стратегию, или обе из них. Потому что, повторю, наше общество полностью построено на власти и контроле, а значит, «нельзя просто так взять» и перестать использовать контролирующие стратегии. Тем не менее, я убеждена, что позиция радикальной феминистки или, если угодно, радикальная политическая позиция (что для меня одно и то же) несовместима с систематическим и нерефлексируемым использованием любой из них.
Мне известен всего один реально работающий способ разорвать этот бесконечный круговорот насилия, перестать осуществлять его самой и научиться противостоять ему со стороны других, в том числе других женщин. Этот способ — группы роста самосознания. То есть горизонтальное общение женщин, которые в спокойной и уважительной обстановке проговаривают собственные уязвимости.
Не нужно думать, что для создания группы роста самосознания нужны какие-то особые компетенции. Но не нужно и считать их такой же формой активистской работы, как публичная дискуссия или рабочее собрание активистской группы, и подходить к ним слишком формально. Группа роста — это то, что работает, в первую очередь, на ощущении доверия и безопасности. Любая женщина может пригласить в гости одну или двух подруг, чтобы поговорить об общем опыте материнства, или об отношении к макияжу и эпиляции, или об опыте использования контрацепции и как об этом договариваться с партнером. И настолько, насколько удастся построить горизонтальный разговор, в котором ни одна не будет доминировать, подавлять других, узурпировать слово, навязывать свою точку зрения — настолько это и будет группой роста. И настолько же это будет ударом по иерархиям и насильственным шаблонам, сидящим у нас в голове.
